Блокадные записки: пока есть память

Сейчас у них все хорошо. В спокойном баритоне Романа Борисовича, в звонком голосе Тамары Романовны, в доброжелательных интонациях Галины Петровны и других моих собеседников осталась только тень тех переживаний, что были в блокадном Ленинграде.

В апреле этого года все они проходят реабилитацию и «пересиживают» самоизоляцию в пансионатах для пожилых людей федеральной сети УК «Социальные системы» Ленинградской области. Они не просят помощи, они лишь хотят, чтобы люди во имя мира помнили, какое страшное дело — война.

Война началась

Большинство людей, переживших блокаду Ленинграда, на тот момент были совсем детьми, и новость о разразившейся войне не парализовала их страхом. Да, они видели, что взрослые волнуются, но о чем, толком не понимали.

Люди так устроены: в память обычно врезаются какие-то вроде бы незначительные, бытовые моменты.

«Когда началась война, мне было 5 лет, — рассказывает Сухарева Тамара Романовна. — Я почему-то хорошо запомнила этот день. Утром я проснулась, встала в кроватке и вижу, как мама ленточки на окна приклеивает, а сама плачет. Спрашиваю: “Мама, что с тобой, ты почему плачешь?” А она мне отвечает: “Война началась”.

Григорова Галина Петровна вспоминает: «Мне тогда 10 лет было. В семье мама, папа, бабушка и двое детей. Мы, дети, тогда начала войны и не заметили толком, пока отец не ушел на фронт. А дальше было страшно. Мама каждый день уходила копать окопы, иногда ездила на Бадаевские склады — их в самом начале войны разбомбили, собирала там сладкую землю, и мы пили с ней чай».

А вот Конякиной Галине Михайловне было 18, когда начались война и блокада Ленинграда. «Мы закончили 10 класс, и нужно было бы думать о том, куда идти дальше, но мы все понимали, что впереди война, — рассказывает Галина Михайловна. — Мальчишки собирались на фронт, некоторые девчонки тоже. Мама заставляла сушить хлеб на подоконнике и пережаривать на сало куриные кишки. Она уже пережила одну войну и знала, как это».

Осознание происходящего пришло после первой бомбежкой в сентябре, когда вчерашние школьники, по сути, еще дети, тушили пожар от бомбы с горючим веществом.

А потом наступили блокада и голод.

Три корочки хлеба

О такой роскоши, как целых три корочки хлеба, в блокадном Ленинграде можно было только мечтать.

«Мы и мечтали, — признается Галина Михайловна. — Те, кто не успел уехать из Ленинграда и не ушел на фронт, собирались вечерами, и разговор так или иначе переходил на хлеб. Но мы старались не растравливать себя, пили крутой кипяток и переходили на обсуждение других тем. Обещали друг другу, что как только война кончится и хлеба будет вдоволь, даже самые крошки собирать будем и не выбросим».

«Во время блокады одна радость была — кусок хлеба, — вспоминает Тамара Романовна. — Стола не было, поставит мама табуреточку, даст нам хлеба — и вот крошечка упадет, а мы за ней бросаемся, кто первый успеет подобрать».

Конечно, жизнь потом сгладила тяжелые воспоминания блокады, и крошки в сытые времена никто с пола не собирал. Но как сгладить воспоминания о голоде, который кого-то толкал на героизм, а кого-то — на нечеловеческую жестокость.

Отец Романа Борисовича Громадского с первых дней войны ушел на фронт. «Мама, бабушка, старшая сестра и я остались в Ленинграде, — рассказывает Роман Борисович. — Мама не захотела уезжать. Я был слишком маленький, чтобы помнить блокаду, но мама о ней много рассказывала.

Жили очень… осторожно. Отец воевал недалеко от города, на Лужском рубеже, иногда он с оказией передавал котелок каши или кусочек хлеба. Бабушка отдавала нам, детям, свой паек. Во время блокады она умерла от голода. Только потом, повзрослев, мы поняли, какой ценой нам доставались эти лишние кусочки хлеба и сахара, которым мы так радовались!»

Страшно представить, на что толкали людей голод и отчаяние. От слабости даже в бомбоубежище не прятались, мысль о смерти от снаряда казалась не такой страшной, как смерть от истощения… По соседству с Тамарой Романовной жила обыкновенная семья: мама ушла на фронт, с внуками осталась бабушка. «Мама как-то сказала, что та бабушка внуков съела, — рассказывает Тамара Романовна. — Но это ее не спасло, она все равно умерла».

Шли дни, недели, месяцы. Город не сдавался, а люди умирали и умирали…

…И умирали

«Отец получил ранение, и его комиссовали, — вспоминает Галина Петровна. — Он принес с фронта гранату, бесконечно собирал и разбирал ее. Бабушка очень боялась. Но отобрать опасную вещь боялась еще сильнее, кто знает, что там у него на уме. От гранаты она избавилась сразу после того, как папа умер».

Этот день Галине Петровне запомнился на всю жизнь. «Мама ушла на работу, а мы с отцом лежали на полу, — говорит она. — Всем было понятно, что папа умирает, я тоже должна была умереть — очень слабая была. Он все пытался приподняться и что-то сказать, но сил не хватало. Потом папа лег, я думала, он заснет. Укрыла его одеялом получше, обняла и сама уснула. А он умер. Что дальше было, уже не помню».

Блокада отняла у Тамары Романовны младшего брата. «Мама ездила на овощехранилище и привозила оттуда подгнившие куски картошки, — делится тяжелыми воспоминаниями Тамара Романовна. — Из них она варила кисель и делала лепешки. Нам давала на день по лепешке. Мой брат, ему было два года, ходил за мамой и плакал: “Мам, дай хлеба, хлеба…” Он умер. А вот младшая сестренка осталась жива, хотя родилась перед самой блокадой. Ее колыбельку подвешивали к самому потолку — боялись, что ребенка загрызут крысы. Однажды крысы все-таки добрались до малышки и практически перегрызли ей переносицу, но ее успели спасти».

Люди умирали дома, у станков на заводах и просто на улицах. «Если видишь сидящего человека на улице, значит, он мертвый, — говорит Тамара Романовна. — Даже если остановился и присел от усталости. Никто даже не подойдет. Потом заберут труп».

Жизнь продолжалась, город победил

«Самым ярким воспоминанием о блокаде стало рождение дочери, — рассказывает Галина Михайловна. — Мне все помогали: и муж, и мама, кто чем мог. У меня было молоко, я до двух лет кормила малышку грудью. Мы не думали тогда особенно о подвиге, просто жили».

«Запомнилось, как в госпиталь ходили, — говорит Галина Петровна. — Стихи раненым читали».

«Помню, как по Невскому проспекту вели пленных немцев, — вспоминает Роман Борисович. — Говорили, что ведут на расстрел. Я побежал к маме и попросил у нее разрешения сходить посмотреть, как фрицев расстреливать будут. Мать дала мне подзатыльник и сказала, что фрицы тоже люди и нечего на смерть глазеть. Я ей за это сейчас благодарен. Когда война кончилась, немцы в изношенной одежде ходили по квартирам и просили денег. К нам тоже заходили, я хорошо этот момент запомнил. Они готовились к депортации и просили денег, чтобы купить сувениры. На память о городе, который не сдался».

С каждым годом все меньше становится тех, кто помнит вот такие, не книжные, житейские моменты блокады. Ветераны и дети войны стареют. День за днем время милосердно стирает из их памяти жестокий опыт. А мы должны помнить, чтобы история не повторилась и не были развязаны новые войны.